Многие из нас переживают глубокую обиду из-за пушкинской строки "ты трус, ты раб, ты армянин". Реабилитация поэта в глазах армянского читателя назрела давно. Раздумывая так, я утвердился в мысли, что надо бы перевести на армянский поэму Пушкина "Тазит", из которой и взята злополучная строка, вызывающая столь острую реакцию, что и сделал. Опубликовав перевод в субботнем приложении к газете "Азг" за 4 июля, я надеюсь, что армяне, прочитав ее на родном языке, поймут истинный смысл фразы, введшей их в заблуждение.

Поэма написана под влиянием свежих впечатлений от поездки Пушкина на юг в 1829г., изложенных в путевых заметках "Путешествие в Арзрум". Но и до (знакомство с И.Айвазовским, дружба с автором книги "Обозрение истории армянского народа" С.Н.Глинкой), и после поездки у Пушкина были возможности составить представление об армянах. Минимальные знания о них могли быть почерпнуты Пушкиным еще в лицее, где углубленно изучались памятники древнерусской литературы. В частности, в "Сказании о Куликовской битве" повествуется об участии в сражении армянской дружины под командованием военачальника, именуемого здесь Андреем Саркисовичем; мимо внимания будущего автора стихотворений "Олегов щит" и "Песнь о вещем Олеге" не могла пройти повесть "О взятии Царьграда", с описанием героизма армянских отрядов и сведениями о павших при взятии Константинополя армянских воинах.

Безусловно, помимо древних источников Пушкин знал и более свежие труды русских авторов, тем более монументальный труд Н.М.Карамзина "История государства российского", где обширно цитируется "История Армении" Мовсеса Хоренаци, в т.ч. фрагмент, повествующий об участии армян в военной операции в Сицилии. Несомненно, Пушкин был знаком с книгой своих друзей А.С.Хомякова и Н.М.Бакунина "Жизнь генерал-лейтенанта князя Мадатова". О героизме и боевых заслугах Валериана (Ростома) Мадатова в Отечественную войну 1812г. поэт должен был знать и из книги другого своего друга - поэта-партизана Дениса Давыдова "Военные записки". Мадатов был включен в "Военную галерею героев войны 1812 года", бесспорно, известную Пушкину. Здесь кроме Мадатова в числе героев войны был представлен генерал Василий Бебутов, кавалер орденов Св.Анны 2-й и 3-й степеней.

Но не только книжные знания были для Пушкина источником сведений об армянах. Он имел и личные контакты с ними. Среди них сотрудник коллегии деятели науки, культуры и просто интересные личности иностранных дел, автор двухтомного армяно-русского словаря Александр Худабашьян, его брат Артемий Худабашьян, с кем Пушкин подружился в Кишиневе и, как свидетельствует другой кишиневский приятель Пушкина – И.П.Липранди, "при каждой встрече обнимался с ним и говорил, что когда бывает грустен, то ищет встречи с Худабашевым, который всегда "отводит его душу"; княжна Анна Боратынская, урожд. Абамелек – поэтесса, переводчица, фрейлина императрицы Александры Федоровны, пользующаяся славой первой красавицы Петербурга (известен ее портрет работы А.П.Брюллова).

Но здесь мы остановимся на тех из армянского окружения Пушкина, общение с кем никак не могло способствовать формированию мнения о трусости или рабской психологии армян. Это князь, генерал, участник войн с Наполеоном 1807–12гг., кавалер ордена Св.Анны 1-й степени Давид Абамелек. Пушкин был чуть ли не членом семьи Абамелеков, о чем свидетельствует хотя бы стихотворение, посвященное дочери Давида, упомянутой выше Анне Абамелек: "Когда-то (помню с умиленьем) // Я смел вас нянчить с восхищеньем". Он поддерживал тесные дружеские связи с представителями знатного рода Лазарянов (Лазаревых): Екимом, Ованнесом, Христофором и Лазарем. Они были активными участниками армянского национально-освободительного движения, а Лазарь еще и участником русских походов 1812–14гг., кавалером ордена Св. Анны 2-й степени. Кишиневский друг Пушкина епископ Григор Закарян, еще будучи архимандритом, отправился на русско-турецкий фронт, организовал отряд армянских добровольцев.

"Путешествие в Арзрум" – это дневниковые записи, позже доработанные. Все эпизоды путевых заметок, где представлены армяне, могли лишь укрепить мнение Пушкина об их свободолюбии и храбрости. Он с особой теплотой описывает, как в Карсе гостеприимный армянин принял его в своем однокомнатном доме, где жил он с братом и матерью, предоставив для ночлега лучшее место, у камина; как семнадцатилетний брат хозяина любезно сопровождал поэта, пожелавшего осмотреть город: "Заметя в нем охоту к войне, я предложил ему ехать со мною в армию. Он тотчас согласился. /…/ Через полчаса выехал я из Карса, и Артемий (так назывался мой армянин) уже скакал подле меня на турецком жеребце, с гибким куртинским дротиком в руке, с кинжалом за поясом и бредя о турках и сражениях". Другой фрагмент: "Мы /…/ увидели карабахский полк возвращающимся с осмью турецкими знаменами. /…/ Осман-паша, начальствовавший конницей, едва успел спастись". Из предисловия к заметкам узнаем, что здесь Пушкин общался и с уже упомянутым генералом Бебутовым (Пушкин приводит цитату из труда француза В.Фонтанье "Путешествия на Восток": "Среди начальников, командовавших ею (армией кн. Паскевича), выделялись /…/ армянский князь Бебутов /…/ и, наконец, г. Пушкин").
Как видим, Пушкин, будучи свидетелем храбрости и боевых качеств армян, не мог почти одновременно с описанием этих качеств иметь иное, полярно противоположное мнение о них и письменно закрепить его в поэме "Тазит". И впрямь, слова "ты трус, ты раб, ты армянин", хотя и вышли из-под пера поэта, все же не отражают авторского мнения. Ведь нелестные слова об армянах можно найти сколько угодно и у армянских писателей, причем самых патриотических, напр., у Раффи, в чьих исторических романах так и намного хуже выказываются враги армянского народа. Но, если эти выражения написаны рукой Раффи, вправе ли мы приписать ему такое мнение? Должны же мы научиться отличать авторское слово от слов его персонажей. Так вот, в поэме "Тазит" эти обидные слова вложены в уста кровожадного черкеса Гасуба. Тaк он обзывает и проклинает своего сына Тазита, который не научился, "как шашкой добывают злато", не умеет "в набегах отбивать // Коней с нагайскими быками // И с боя взятыми рабами // Суда в Анапе нагружать". Поводом для слов "трус", "раб" и "армянин" послужили, соответственно, три случая. Первый из них: Тазит не напал на встретившегося ему без стражи купца-армянина и не ограбил его. Второй: он не притащил на аркане бежавшего от них раба. Наконец, третий случай: он не убил заклятого врага, убийцу брата, потому что "Убийца был // Один, изранен, безоружен". Тут-то прозвучали злополучные слова: "Поди ты прочь – ты мне не сын, // Ты не чеченец – ты старуха, // Ты трус, ты раб, ты армянин. // Будь проклят мной!"

То, что своих героев Пушкин называет то черкесами, то адехами (адыгеями), то чеченцами, свидетельствует, что для автора важна не этническая их принадлежность, а вероисповедание – ислам. Оговорка эта к тому, что многие из иноверцев, в особенности из мусульман, к коим относится и Гасуб, считают и Христа, и христиан трусами и рабами потому, что их основные добродетели – кротость и смирение. Другим обстоятельством, на коем зиждется это предвзятое мнение, является то, что Христос был приговорен к казни, предусмотренной исключительно для рабов, – распятию. Наконец, третье обстоятельство сводится к тому, что христиане сами себя именуют "рабами божьими".

В путевых заметках есть и обширное описание черкесов: "Они /…/ никогда не пропустят случая напасть на слабый отряд или на беззащитного. У них убийство – простое телодвижение. /…/ Недавно поймали мирнoго черкеса, выстрелившего в солдата. Он оправдывался тем, что ружье его слишком долго было заряжено. Что делать с таким народом?" Ответ на этот вопрос есть во фрагменте, сохранившемся в первоначальном варианте путевых заметок, но почему-то изъятом из окончательного текста. Здесь лучшим средством преодоления диких нравов Пушкин считает проповедь Евангелия: "Мы окружены народами, пресмыкающимися во мраке детских заблуждений, и никто еще из нас не подумал препоясаться и идти с миром и крестом к бедным братиям, доныне лишенным света истинного. /…/ Нам тяжело странствовать между ними, подвергаясь опасностям по примеру древних апостолов и новейших римско-католических миссионеров. Лицемеры! Так ли исполняете долг христианства? С сокрушением раскаяния должны вы потупить голову и безмолвствовать. Кто из вас /…/ уподобился святым старцам, скитающимся по пустыням Африки, Азии и Америки, без обуви, в рубищах, часто без крова, без пищи, но оживленным теплым усердием и смиренномудрием? Какая награда их ожидает? /…/ Обращение /…/ странствующего семейства диких, нужда, голод, иногда мученическая смерть".

В "Путешествии" Пушкин представляет армян как народ, одиноко пребывающий в жестоком и вражеском окружении иноверцев, но обретший истинный свет и с ликованием встречающий единоверцев, кто может сгладить это одиночество. Описывая обстановку в Эрзруме после вхождения туда русской армии, он сообщает: "Армяне шумно толпились в тесных улицах. Их мальчишки бежали перед нашими лошадьми, крестясь и повторяя: християн! християн!.. Мы подъехали к крепости, куда входила наша артиллерия; с крайним изумлением встретил я тут моего Артемия, уже разъезжающего по городу, несмотря на строгое предписание никому из лагеря не отлучаться без особого позволения" (вот еще одно запечатленное Пушкиным свидетельство бесстрашия армянского юноши).

Упомянутые фрагменты из путевых заметок непосредственно соотносятся с поэмой. Тазит, 13 лет отсутствующий в родном ауле, возвратился с совершенно иными, отличными от соплеменников мировоззрением и поведением. Пушкин фактически представляет своего героя как носителя сугубо христианских качеств и добродетелей. Более того, он собирался в его лице показать принявшего христианство представителя именно этого дикого народа и перемены, которые при этом происходят и произойдут в более широких масштабах в результате проповеднической деятельности, об отсутствии которой автор сожалел в изъятой части "Путешествия". Вот сохранившийся план поэмы: 1. Похороны; 2. Черкес-христианин; 3. Купец; 4. Раб; 5. Убийца; 6. Изгнание; 7. Любовь; 8. Сватовство; 9. Отказ; 10. Миссионер; 11. Война; 12. Сражение; 13. Смерть; 14. Эпилог. Пушкин воплотил первые 8 пунктов плана. Согласно последующим пунктам, он собирался создать образ миссионера-черкеса, прозванного отцом трусом, рабом и армянином. Черкесу быть христианином само по себе опасно, несовместимо с трусостью и требует особого мужества, ибо в глазах соплеменников он еще и вероотступник. Намного опаснее ему быть христианским миссионером, которого может постичь участь более страшная, чем старцев-проповедников, упомянутых Пушкиным. В противовес мнению Гасуба о христианах Пушкин собирался, согласно плану поэмы, в ее продолжении представить читателю храбрость и боевые качества христианина в войне, в сражении и, наконец, его героическую смерть – возможно, как бойца, а возможно, как проповедника-мученика.

Трусость и раболепие, приписанные Гасубом Тазиту, должны были в продолжении поэмы предстать своими антиподами. А так как они приписаны и армянину, то и по отношению к армянам они обретают противоположный смысл, в ряду их национальных качеств выдвигая на первый план бесстрашие, готовность отстоять свою свободу и, наконец, их милосердие. Следовательно, как это ни казалось бы странным, именно этой, так обидевшей нас строкой - "ты трус, ты раб, ты армянин" - Пушкин фактически не оскорбил, а возвеличил армянский народ – единственный в этом регионе, кто, будучи малочисленным и окруженным враждебными иноверцами с дикими нравами и обычаями, веками героически сохраняет возгоревший в нем истинный свет. Эта строка должна была не обидеть нас, а напротив, занять достойное место в ряду источников нашей гордости: ею величайший из русских поэтов утверждает, что именно армянин как истинный христианин не может ограбить, обратить себе подобных в рабство, убить одинокого, раненого и безоружного человека, даже если последний является его самым ненавистным врагом.

Источник: ararat-center.org